В московской больнице на 88 году жизни умер от осложненной коронавирусной инфекции Василий Лановой — народный артист Советского Союза, украшение столичного Вахтанговского театра (на протяжении добрых шестидесяти лет), актер с долгой и абсолютно всенародной славой.

О Василии Лановом можно сказать просто: самый красивый актер советского кинои один из самых красивых актеров кино мирового. Но сама по себе актерская красота ничто, если к ней не прилагается хотя бы одно из таких качеств, как ум, достоинство, верность основанным на жестоком опыте принципам, жажда мировой культуры. Хотя бы одно — а к красоте Ланового прилагались все эти качества.

Лет пятнадцать назад на открытии какого-то скороспелого кинофорума он, намеченный на роль свадебного генерала, вышел на сцену вслед за вереницей деятелей культуры, рассыпавшихся в благодарностях спонсорам, администрации и вообще партии и правительству. Вышел, иронически вздернул бровь, развел руками: говорить не буду, лучше почитаю Пушкина. «Зависеть от царя, зависеть от народа? — Не все ли нам равно? Бог с ними». Вряд ли кто-то читал Пушкина, ощущаемого как современник и соратник, лучше, чем он.

Ленинскую премию (1980) он получил именно за чтение закадрового текста в «Великой Отечественной» — документальной эпопее Романа Кармена. Конечно, сцена и экран — это сцена и экран. Но и в жизни изощренная интонированность его речи изумляла, особенно если знать его биографию. Первым его языком был украинский, и даже когда он уже играл в Театре имени Вахтангова, великий Рубен Симонов беспощадно истреблял в его речи малороссийские интонации. А еще Лановой долго и жестоко заикался после того, как немецкий солдат — три детских года он провел в оккупации под Одессой — дал над его головой две автоматные очереди.

Речь можно исправить. Но откуда у сына рабочих, внука крестьян эта гвардейская стать? Откуда естественный аристократизм в ролях Вронского («Анна Каренина», Александр Зархи, 1967) и шляхтича Дзержинского («Шестое июля», Юлий Карасик, 1968), белого шпиона Ярового («Любовь Яровая», Владимир Фетин, 1970) и фата Шервинского в белой черкеске («Дни Турбиных», Владимир Басов, 1976)? А он еще и капризничал в театре: надоели мне принцы (самый знаменитый — принц Калаф в «Принцессе Турандот»), дайте другое. И был счастлив, когда Симонов отвел ему в «Золушке» роль маркиза Па-Де-Труа, проспавшего 800 лет и буквально разваливающегося на запчасти.

Единственным, кто покусился на образ принца на экране, был гениальный Юлий Райзман. В «Странной женщине» (1977) высокопоставленный чиновник Внешторга был, конечно, неотразим, но свою неотразимость задушевный эгоист использовал во зло героине. Хотя с красотой Ланового даже Райзман ничего поделать не смог: разве что приклеил ему бороду.

На вопрос о лучшей своей роли Лановой отвечал: роль «короля пляжа» в «Полосатом рейсе» (Фетин, 1961). Тот самый, который «красиво плывут, вон та группа в полосатых купальниках». Понятно, что шутил. Дескать, роль настолько крохотна, что сыграна безупречно — да еще и единственная выпавшая ему комедийная роль в кино.

Но в согласии Ланового на микроэпизод были актерская лихость и профессиональное благородство. Ведь он стал звездой, едва появившись на экране в роли заносчивого школьника Литовского в «Аттестате зрелости» (Татьяна Лукашевич, 1954). И принял приглашение Фетина в паузе между двумя звездными хитами — «Алыми парусами» (Александр Птушко, 1961), где был, естественно, капитаном Греем, и «Коллегами» (Алексей Сахаров, 1962), экранизацией бестселлера Василия Аксенова, где его Лешка от лица всех мальчиков-шестидесятников клялся жить не по лжи.

Фетину он не отказал, а вот Сергею Бондарчуку долго отказывал (потом уступил), прежде чем сыграть Анатоля Курагина в «Войне и мире»: соглашался сначала только на князя Андрея. И от роли генерала Вольфа в «Семнадцати мгновениях весны» (1973) отбивался. Ну, не мог он забыть детство, не дергаться при звуках немецкой речи и тем более песенок под губную гармошку. Татьяна Лиознова убедила: а ты относись к Вольфу не как к врагу, а как к противнику. Даже от роли Ивана Вараввы в «Офицерах» (Вадим Роговой, 1971), намертво ассоциирующейся с Лановым, он трижды отказывался: не понимал свою функцию в плоском сценарии. Согласился только придумав, что Варавва — носитель романтической традиции русского офицерства, оттеняющей мужицкую тяжеловесность героя Юматова.

Почему же только офицерства? Все сложнее. Лановой на экране и в жизни воплотил извечный парадокс русского мятежного романтизма, со времен Пушкина органично перетекающего в романтическое государственничество. И идеальным Шервинским он был именно потому, что только Лановой мог придать органичность переходу булгаковского героя от романтической контрреволюционности к приятию революции.

Точеное лицо Ланового было лицом русского романтизма изначально, со времен второго же его фильма «Павел Корчагин» (Александр Алов, Владимир Наумов, 1956). Только благодаря ему удался замысел отцов советского «революционного барокко» совместить беспощадную жуть судьбы Островского-Корчагина с гимном чистоте и бескорыстию человеческого порыва. На голодном, промерзшем до костей историческом фоне Павка Ланового, избегавший в интонациях и пластике любого бытовизма, был не просто «большевистским Иисусом Христом», а таким «Христом», в которого невозможно не влюбиться.

Михаил Трофименков