Накануне праздника мы всей семьей пересмотрели «Белорусский вокзал». Оказалось, мы с женой видели его слишком давно и совсем в другой стране, поэтому ничего, кроме финальной песни, не помнили и смотрели с нашим шестнадцатилетним сыном заново фильм о тех самых ветеранах, которые в нашем детстве собирались в праздник у Большого театра, плакали, искали своих, и нам, детям, казались недостижимыми героями, а на деле-то они еще работали тогда простыми слесарями или директорами заводов… Совсем ведь нестарые были.
И мы только теперь поняли, о чем этот фильм. Он про то, что с войны никто никогда не возвращается. «Я не участвую в войне — война участвует во мне», — писал об этом в ту же эпоху фронтовик Юрий Левитанский. Во-первых, задумаемся: из десятого десантного батальона к началу семидесятых осталось в живых всего четверо бойцов и медсестра. Это чтобы оценить масштаб потерь.
И вот они, мечтавшие четыре года о мирной спокойной жизни, и в этой жизни постоянно ищут хоть чего-то похожего на фронт. Они не понимают, как можно не класть все силы на выполнение плана, или креативно подходить к бухгалтерскому учету, или халтурно прокладывать кабель… И как потом не бросить все и не кинуться на аварийный участок? И если под рукой раненый товарищ, какой там частный автотранспорт? Все по-фронтовому. И даже не понимают, как можно сидеть в стеклянной кафешке и пить какие-то коктейли, слушая длинноволосых гитаристов.
Их юность, их главное, их лучшее — все было совсем другим.
А мир, спасенный ими, часто не понимает и не принимает их. Уважает их подвиг, но живет своей собственной жизнью по правилам мирного времени. И они, в общем-то, не жалуются: они ведь за то и воевали, чтобы детям и внукам жить под мирным небом, без бомбежек и похоронок, чтобы пить коктейли, кататься на авто и даже, страшно сказать, не слишком напрягаться на работе. Об этом последний кадр: юная девочка спокойно спит под их победный марш, ей не вытаскивать раненых и не стоять по четырнадцать часов у станка. А ветеран напряженно вглядывается в потолок…
Фильм про то, что война не окончена не только пока не похоронен последний убитый, но и пока жив последний живой. И глядя на своих родственников, кто пережил ее ребенком, вижу, что и для них она не окончена. Они, всего достигшие в этой мирной жизни, все еще немножко под бомбежками, все еще делят пайку черного клейкого хлеба...
Фильм про ветеранов, которые, по сути, так и не доехали до своего Белорусского вокзала, утопающего в цветах и счастливых улыбках, где все им рады и все просто и понятно: вот свои, они не бросят, вот купленная страшной ценой победа, и только врагов никаких больше нет. Они едут, едут к этому вокзалу, им хорошо только друг с другом и со своей памятью. Никто никогда не возвращается с войны.
А теперь ветеранов почти не осталось.
Теперь остался только украшенный цветами и лозунгами наш Белорусский вокзал, на котором мы поздравляем с Победой друг друга, гордимся нашими предками и готовимся передать эту гордость потомкам.
Недаром в канун Победы продавали даже ползунки для новорожденных младенцев в стиле мая 1945-го: им же до конца своих дней встречать ветеранов на этом вокзале.
И самые безумные, не нюхавшие портянок и не таскавшие вещмешка с полной выкладкой даже в мирной жизни, хвастаются: «Можем повторить». Что бы ответили на это хвастовство оба моих деда-ветерана, я не знаю: один умер до моего рождения, второй — когда я был совсем маленьким. Но догадаться могу: в день моего рождения мой отец и мой дед, генерал-майор запаса, оказались вместе в городе Киеве и пили в гостиничном номере. Отец был счастлив: сын родился и деду первый внук! А дед был мрачнее тучи, он говорил: «Сережа, ты не понимаешь, война же теперь опять начнется!» Было 21 августа 1968 года, советские войска вошли в Чехословакию.
Тогда не началось, но настоящий ветеран, прошедший все от белорусского окружения в 1941-м до маньчжурского похода в 1945-м, помнил, что главный смысл у Победы был один: чтобы никогда никому не пришлось повторять. Только теперь я понимаю, как не хватает мне деда, как о многом хотелось бы его расспросить, узнать, что он думает о нашей нынешней жизни…
Один из его орденов — за освобождение Донбасса. Что сказал бы он о недавних событиях на Украине? Другой — за то, что охранял от воздушных налетов (которых так и не случилось) Сталина, Рузвельта и Черчилля в Ялте. Что сказал бы он про возвращение портретов генералиссимуса на улицы наших городов и о нарочитом молчании про союзников? А что бы рассказал он, зенитчик, о ленд-лизе: действительно ли поставки орудий заполнили зияющую брешь или были всего лишь незначительным эпизодом?
А пока мы все — на Белорусском вокзале в ожидании ветеранов, которые уже не приедут. Если бы приехали, они бы все объяснили нам,
они бы начистили рыла тыловым крысам, жирующим за счет народа…
После войны дед командовал артиллерийским училищем в Житомире, курсанты его любили. Однажды выпускники скинулись и подарили ему золотой портсигар — так его потом по комиссиям затаскали! Как же: коррупция, взятка от подчиненных. А жил он с семьей в одноэтажном домике у самого входа в училище, деля его с несколькими офицерскими семьями. И вывез из Австрии, где встретил Победу, не тонны барахла, а свои боевые награды.
Где же вы, настоящие ветераны? Вы бы показали нам, что есть белое и что есть черное, и у вас было бы на это право: вы за это умирали. А пока вас нет, мы потихоньку убеждаем себя, что мы и так все в белом на виду у планеты всей, потому что вы погибали за нас. Не уверен, что вам бы это понравилось. Но вы бы, пожалуй, не стали нас строго судить.
Культ Победы стал нашей национальной религией. В этом году особенно было ясно: на пасхальной неделе и по указу начальства, и по доброй воле повсюду вспоминали не то, что случилось в Иерусалиме около двух тысяч лет назад, а то, что было под Берлином, Веной и Прагой гораздо позднее.
Нет, от Пасхи никто, конечно, не отказывается, но народ праздновал не Христово Воскресение, а Победу.
И вроде похожи оба праздника: победа над адом, мраком и смертью, новая жизнь для всех и навсегда… Только Пасха обращена в вечность, а наши победные празднования — в прошлое. Мы не знаем, зачем и как нам жить сейчас, но мы точно знаем, за что умерли наши деды. Победный культ на самом деле похож не на пасхальный — это обычное для всех народов почитание предков, хранителей родного очага. За такое ли почитание они сражались? Готовы ли были своей кровью выписать нам отпущение всех грехов на следующие пару столетий? Не уверен.
Белорусский вокзал в лозунгах, цветах и счастливых улыбках. Нет больше слез, потому что никто никого не встречает, а умершие — повод для гордости более чем скорби. На него больше не приходят фронтовые эшелоны, и мы стоим растерянно, и чем громче играет оркестр, тем больше людей спрашивают друг друга: зачем мы тут собрались и долго ли нам так стоять?
Может быть, пора идти дальше? Жить не прошлым, а настоящим, чтобы строить свое будущее? Может быть, настало время не встречать и даже не провожать, а самим собираться в дорогу?
