Запад забыл уроки Сталинградской битвы — и напрасно
© РИА Новости / Георгий Зельма
Великая Отечественная война 1941-1945. Красный флаг над площадью Павших Борцов освобожденного Сталинграда
Максим Соколов
Второго февраля 1943 года в Сталинграде капитулировала последняя, южная часть 6-й армии вермахта. Северная часть во главе с генерал-фельдмаршалом Паулюсом сдалась в плен двумя днями раньше — 31 января. В рейхе с 4 по 6 февраля был объявлен трехдневный траур. Над Германией звучал похоронный марш из вагнеровской "Гибели богов".
А через две недели, 18 февраля, выступая в Берлинском дворце спорта, рейхсминистр пропаганды доктор Геббельс сообщил, что "за последние 25 лет Советский Союз увеличил военный потенциал большевизма до невиданного уровня" и "его неверно оценили" (хотя в январе 1918-го и Советского Союза не было, а военный потенциал СССР в 1933-м был довольно скромным), и призвал к тотальной войне: "Наш лозунг должен быть таким — "Воспрянь, народ, и пусть грянет буря!".
Так завершилась начавшаяся 17 июля 1942 года Сталинградская битва.
Все это было довольно звучно, но позиция рейха в системе международных коалиций после Сталинграда серьезно пошатнулась. Внимательно следившие за битвой на Волге Япония и Турция отказались от планов вступления в войну. Европейские нейтралы — Швеция и Швейцария — также стали вести себя более самостийно. А на прямых сателлитов (Италию, Румынию, Хорватию, Венгрию, Словакию) рейх все менее мог рассчитывать.
А ведь летом 1942-го начальник штаба ОКВ генерал-лейтенант Йодль придумал, как усилить численность войск на направлении прорыва к Волге: шире привлекать армии сателлитов. Но именно они первыми не выдержали советского контрнаступления и бежали. Да и вообще после Сталинграда воевать им расхотелось. Даже полвека спустя в итальянских школьных учебниках приволжская степь называлась Inferno ghiacciato — "Ледяной ад". Этот ад привел к падению Муссолини и выходу Италии из войны.
Но и во внешне покорной оккупированной Европе стали раздаваться (не для печати) злорадные речи: "Наконец-то разбойник сам наткнулся на нож!" На стенах варшавских домов появились граффити, изображающие сердце, пронзенное кинжалом. На сердце была надпись — "Германия", на кинжале — "Сталинград".
Сталинградская битва
Более же всего ликовал француз. Франция, наголову разбитая в 1940-м и пребывавшая в глубочайшем унижении, восприняла Сталинград как источник надежды (выяснилось, что небезосновательной) на восстановление величия. Опять же французы усмотрели глубокий символизм в том, что части вермахта, в 1940 году бравшие Париж, составили костяк 6-й армии, уничтоженной на Волге: "Русские отомстили за Париж. Русские мстят за Францию!" И во Франции доселе есть 167 городских топонимов со словом "Сталинград".
Впрочем, с французом был солидарен и начальник германского Генштаба генерал-полковник Цайтцлер, который после окружения немецких войск под Сталинградом предрек судьбу кампании (если он, конечно, в послевоенных мемуарах не преувеличивал свою смелость и дальновидность): "Мой фюрер, оставить 6-ю армию в Сталинграде — преступление. Это означает гибель или пленение четверти миллиона человек. Вызволить их из этого котла будет уже невозможно, а потерять такую огромную армию — значит сломать хребет всему Восточному фронту".
Хотя 2 февраля 1943-го хребет был еще не сломан. Немец и после Сталинграда был силен. В марте 1943 года последовал контрудар фельдмаршала Манштейна, отобравшего назад Харьков и Белгород. Затем была битва на Курской дуге, исход которой не был предрешен.
Настоящее безостановочное отступление вермахта —
"Вспомним, как русская сила солдатская
Немца на запад гнала" —
началось лишь в конце лета. Именно тогда в Москве прозвучал первый артиллерийский салют: "Наши войска овладели городом Белгородом! Наши войска овладели городом Орлом!" И так далее — вплоть до Берлина. На что потребовалось (тоже не будем забывать) почти два года.
А еще в ноябре 1942-го состоялась беседа фюрера с тем же начальником Генштаба. Фюрер считал, что обстановку в кольце коренным образом изменит ввод в бой новых тяжелых танков "Тигр". "Возбужденный, с горящими глазами, Гитлер пытался заразить меня своим энтузиазмом. Казалось, он жаждал моего одобрения. Я сказал: "Разумеется, танки "Тигр" имеют высокие боевые качества, и от них можно ожидать многого. Но мы не знаем, как они будут действовать в условиях русской зимы. К тому же они еще не были испытаны в бою. До сих пор в первых боях у новых видов оружия неожиданно обнаруживались дефекты, ликвидация которых надолго затягивалась. Поэтому мы не можем рассчитывать, что "Тигр" с самого начала будет на 100 процентов удовлетворительным. Кроме того, "Тигров" еще недостаточно".
Если заменить "Тигра" на "Леопарда", то беседа как будто происходит накануне в бункере укрофюрера. Есть подозрение, что аналогия сохранится и в дальнейшем.
